Лейтмотив рыцаря-шута в «Песни Льда и Пламени»

Не секрет и не открытие, что в ПЛИО есть некоторое количество сквозных мотивов, которые так или иначе пронизывают все повествования. Например, это мотив «любви — яда», от которого гибнут не только влюбленные, но и окружающие их люди, или мотив игры в престолы, в которой или выигрывают или погибают. Иногда эти сквозные мотивы (Б. М. Гаспаров использовал бы термин лейтмотив) связаны в большей степени с одним персонажем или сюжетной линией, но и в таких случаях отголоски и отражения, своеобразные «следы» можно обнаружить и на других страницах ПЛИО, иногда весьма далеких друг от друга сюжетно.

Например, мотив гибели с именем любимой на устах связан прежде всего с историей принца Рейгара и Лианны (видения Дени в Доме Бессмертных), но точно так же, почти дословно, Кэт вспоминает «почти гибель» Петира Бейлиша на дуэли с Брандоном Старком. Эта параллель очень занятна и, возможно, к ней стоит вернуться позже. Пока же меня интересует один лейтмотив, связанный одновременно с очень разными сюжетными линиями и героями, на первый взгляд пока никак (или очень мало) коррелирующими между собой. Тем интереснее, что связью между ними становится некий внешний, внесюжетный признак, а именно — «фольклорная», «мифологическая» для мира Песни Льда и Пламени фигура Флориана-шута и его возлюбленной Джонквиль.

1. Флориан-дурак или Рыцарь Печального Образа?

Собственно о рыцаре-шуте мы знаем не очень много. С его именем связана история его любви к прекрасной Джонквиль, которая очень нравилась Сансе Старк и которой воспользовался сир Донтос, чтобы завоевать ее доверие.

Но тем не менее, можно сгруппировать те отрывочные сведения, которые нам известны и сделать некоторые выводы. Во-первых, нам известно, что Флориан был шутом и рыцарем одновременно. Само по себе совмещение этих ипостасей кажется типологически невозможным. Шут — это тот, кто вызывает смех. Рыцарь — тот, кто воюет за правду. Собственно прагматическое совмещение этих ролей нам показано на примере сира Донтоса. Он был плохим рыцарем, стал плохим шутом, помог Петиру Бейлишу украсть Сансу из Королевской Гавани, причем за мзду, и был убит Петиром как ненужный свидетель. Но это — жестокая реальность ПЛИО (к которой мы еще вернемся), а миф, сказка о Флориане, конечно же не может предполагать такого. Из повести «Межевой рыцарь» мы знаем, что Флориан был не благородного происхождения; в представлении кукольников Флориан побеждал великана. Кроме того, в том сюжетном кусочке представления, который мы видим, Джонквиль сомневается в его рыцарстве. Напомню фрагмент:

Сегодня кукольники представляли сказку о Флориане и Жонкиль. Толстая дорнийка водила Флориана в его разномастных доспехах, а высокая девушка — Жонкиль.
— Никакой ты не рыцарь, — говорила она, а кукла открывала и закрывала рот в лад ее словам. — Я тебя знаю — ты Флориан-Дурак.
Так и есть, госпожа моя, — отвечал Флориан, преклонив колени. — Свет еще не видал такого дурака — и такого славного рыцаря.
— Как — и дурак, и рыцарь? Никогда о таком не слыхивала.
— Прекрасная госпожа, все мужчины и дураки, и рыцари, когда дело касается женщин.
Представление было хорошее, грустное и веселое вместе. В конце произошел отменный бой на мечах, и кукольный великан был сделан на славу.

Итак, что же это за рыцарь, над которым смеются, но который одновременно и такой славный рыцарь, которого свет не видывал, а представление о котором — грустное и веселое вместе? Несомненно, образ Флориана, как его представляют жители Вестероса, напоминает нам о благородном идальго Доне Кихоте Ламанческом, Рыцаре Печального Образа. Главное, что сближает два образа — трагикомичность. С одной стороны, это шут, одетый в разномастные доспехи, который никак не может претендовать на рыцарское звание и даже его возлюбленная сомневается в его рыцарстве. С другой — это настоящий герой.

Многие герои саги упоминают Флориана в героическом, а не любовном контексте: тот же Дунк вспоминает его имя среди героев, которые, по его словам, «побеждали более сильных врагов», Бриенна, рассматривая меч, подаренный ей сиром Джейме, вспоминает, что у Флориана, наряду с другими легендарными героями, был прославленный меч. Вместе с тем, песня о Флориане и Джонквиль, которая упоминается в саге, начинается достаточно игриво: «Шесть юных дев в пруду искристом». Джейме начинает петь эту песню в качестве издевки над плачевным состоянием Девичьего пруда, в котором по преданию купалась Джонквиль. А еще показательно отношение к песне о Флориане Сандора Клигана, известного своими разоблачающими воззрениями на рыцарство: он не только называет Флориана дураком, что понятно, но и Джонквиль называет шлюхой. Он, конечно, грубиян, но вспомните Дульсинею, которая тоже в реальности была далеко не прекрасной девой.

Трагикомическая, дуалистическая природа образа ярко отражена и в его прямых воплощениях в основном тексте саги. Я имею в виду персонажей, которые напрямую присваивали себе имя Флориана: это и уже упоминавшийся сир Донтос, и Робб Старк, который называл себя Флорианом в детских играх и погиб из-за чести женщины, и полусумасшедший дозорный по прозвищу Пустышка. Последний особенно интересен в связи с нашим сравнением Флориана с Дон Кихотом. Напомню, что Пустышка воображал себя Флорианом, точно так же, как Дон Кихот воображал себя рыцарем. Он гибнет во время штурма Черного Замка одичалыми:

Пустышка рубил мечом, смеясь как полоумный — он перескакивал с бочки на бочку. И плащ хлопал у него за спиной. Бронзовый топор подсек его под колено, и смех перешел в булькающий вопль.
Буря мечей, Джон VII

Следует оговориться, наверное, что при анализе я опираюсь не столько собственно героя Сервантеса, сколько его архетипизированный образ, который и работает в мировой культуре. Того Дона Кихота, которого мы видим в многочисленных экранизациях, театральных постановках, картинах. Напомню, что пишет о культурном типе Дона Кихота И. С. Тургенев в своей известной статье «Гамлет и Дон Кихот»:

Что выражает собою Дон Кихот? Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, но легко ему дающуюся, требующую служения и жертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы. Дон Кихот проникнут весь преданностью к идеалу, для которого он готов подвергаться всевозможным лишениям, жертвовать жизнию; самую жизнь свою он ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины, справедливости на земле. Нам скажут, что идеал этот почерпнут расстроенным его воображением из фантастического мира рыцарских романов; согласны — и в этом-то состоит комическая сторона Дон Кихота; но самый идеал остается во всей своей нетронутой чистоте.

Идеальных рыцарей, о которых когда-то мечтала Санса, не бывает в реальности Вестероса. Но Дон Кихот, а вслед за ним Флориан-дурак и не идеальный рыцарь. Он, возможно, и вовсе не рыцарь даже, его потуги быть рыцарем вызывают смех. Но идеал, которому он служит, все равно остается в своей нетронутой чистоте.

Здесь уместно напомнить еще об одном важном моменте: любовь Дона Кихота к Дульсинее лишена чувственного наполнения, он обожествляет ее как Прекрасную Даму, но не смеет вожделеть. С Флорианом все несколько сложнее, вроде бы Санса вспоминает историю Флориана и Джонквиль, как историю любви, но один момент в ПЛИО заставляет меня предположить, что и в той истории все не так просто. Когда Санса уже в Гнезде слушает песни обреченного Маррилиона, она перечисляет все песни, какие он поет:

«А как он поет! О Пляске Драконов, о прекрасной Джонквиль и ее дураке, о Дженни из Старых Камней и Принце Стрекоз. Поет об изменах, о жестоких убийствах, повешенных и кровной мести. Горе и печаль, вот о чем все его песни».
Пир стервятников, Санса I

Песня о Флориане и Джонквиль, таким образом, по крайней мере в одном из своих вариантов, оказывается печальной историей, что может предполагать и несчастливую развязку любовной интриги. Как бы то ни было навряд ли Санса любила бы чувственную фривольную историю, подобную той, о которой рассказывалось в песне «Медведь и прекрасная дева». Так что скорее всего, Флориан, так же, как и Дон Кихот, обожал свою Джонквиль и готов был совершать подвиги во имя ее славы совершенно безвозмездно.

Итак, если мы согласимся с этой параллелью, то стоит пристальнее взглянуть на то, как образ рыцаря-шута воплощается в героях саги и что он для них значит (и в свою очередь что он значит для саги в целом)

2. Флориан истинный и Флориан ложный

Безусловно на данный момент самым «ярким» проявлением «Флориана» в саге является сир Донтос Холлард, но начать я все-таки хочу не с него, а с другого сира, который считал себя недостойным сравнения с Флорианом. А именно с сира Дункана Высокого. Представление с сюжетом о Флориане и Джонквиль, которое я цитировала выше, появляется в первой же повести о Дунке и Эгге «Межевой рыцарь» и, на первый взгляд, связано только с романтической линией — Дунк испытывает первую трогательную влюбленность в кукольницу Тансель. Но на самом деле история про Флориана — ненастоящего рыцаря, но истинного защитника слабых и обиженных, становится для Дункана пророческой. Во-первых, в его рыцарстве, как и в случае с Флорианом, долго сомневаются. Во-вторых, он, не раздумывая о последствиях, бросается на защиту Тансель — своей прекрасной дамы, о которой только мечтал.

О рыцарстве истинном и ложном Дункан вспоминает уже в темнице, куда его поместили за нападение на принца.

«Межевой рыцарь — это самый настоящий рыцарь и есть, — сказал ему когда-то [сир Арлан]. — Другие рыцари служат лордам, которые их содержат или жалуют их землей, а мы служим кому хотим, делу, в которое верим. Каждый рыцарь дает обет защищать слабых и невинных, но мы, сдается мне, исполняем его лучше других».

В этой цитате интересны два момента: первый — это то, что хотя Дунк и приписывает ее сиру Арлану, своему учителю, дальше он оговаривается, что не только он, Дунк, не помнил этих слов старика до этого момента, но и сам сир Арлан позабыл их. Таким образом, это высказывание об истинных рыцарях, явившееся Дунку из глубин его памяти, теряя индивидуальное авторство, приобретает онтологический смысл, становится универсальной мудростью. Это тем более подчеркивается тем, что в ней служение межевых рыцарей объявляется служением веры, словно бы межевые рыцари не получают платы за свои услуги. И это отсутствие упоминания о мзде или выгоде, которую получают межевые рыцари за работу — второй момент, на который бы я хотела обратить внимание. Истинный рыцарь, таким образом, тот, кто воюет за идею, а не ради выгоды.

Дункан Высокий в «Межевом рыцаре» поступает именно так, и само его сидение в темнице с долгими размышлениями о предназначении напоминает рыцарское бдение, необходимое перед посвящением, если проводить его по всем правилам.

Кроме того, Дунк на протяжении всей повести (да и нередко и в других повестях цикла) называет себя чурбаном, темным человеком, дубиной — дураком. Не стоит, думаю, напоминать, что в английском «дурак» и «шут» обозначены одним словом. Даже и в русском языке, к примеру в XVIII веке шутов называли дураками, так что связь двух понятий гораздо более крепкая, шут и дурак равноценны не в языке, а скорее в архетипе.

Итак, сир Дункан Высокий является наиболее чистым воплощением идеального рыцаря-дурака. При всем своем простодушии, он может быть необычайно мудр, и несмотря на то, что не совсем понятно, посвятил ли сир Арлан его в рыцари, он, безусловно, образец рыцарства. Но, однако, он остался за пределами основного цикла ПЛИО. Почему? Нет, я задаю этот вопрос, разумеется, не в том смысле, почему повести о Дунке и Эгге — отдельные произведения, а почему такого или подобного такому героя нет в основной саге.

Думается, не только потому, что основной цикл — совсем иной по тональности, тяжелый мир интриг и предательств, в котором такой герой, как Дунк не сумел бы выжить без авторской помощи, а автор, вроде бы, решил никому из своих героев чересчур не помогать. Мне кажется, что есть и еще одна причина, может быть, даже более значимая в художественном отношении. В мире ПЛИО, словно бы в разбитом зеркале троллей, образ Флориана-дурака расщепился на множество осколков, отразился во множестве лиц, иногда искажаясь, но все-таки оставаясь узнаваемым.

И тут мне все-таки придется поговорить о пресловутом сире Донтосе, главном поддельном Флориане. Сир Донтос представляет собой перевертыш, искажение изначального мифологического образца. На первый взгляд может показаться, что перед нами разоблачение мифа, но это не так. Точнее не совсем так. Для Сансы «ее Флориан» навсегда, думаю, стал звеном в цепи событий, доказавших ей, что жизнь не песня. Но совсем как в случае с идеалами Дона Кихота, сам образец, получивший такое кривое воплощение, остается чистым и неиспорченным.

И этому есть, как мне кажется, несколько причин. Главная: этот испорченный Флориан — искусственный суррогат, специально созданный для Сансы.

Напомню кратко фабулу их взаимоотношений. Сир Донтос — пьяница и впервые упоминается еще в Игре Престолов. После казни Неда все сторонятся ее, словно прокаженной, а он, в пьяном безумии, готов приветствовать. Его одергивает Бейлон Сванн. Затем на турнире в честь именин Джоффри, сир Донтос напивается так, что выходит на ристалище в одном панцире и не может сесть на коня. Санса, повинуясь безотчетному порыву, спасает его от расправы Джоффри. После этого разжалованный в шуты сир Донтос встречается с Сансой в богороще и обещает увезти из Королевской Гавани «домой». Примерно через полгода их встреч, так и не увезенная, Санса соблазняется на предложение Тиррелов, рассказывает об этом сиру Донтосу, и через некоторое время оказывается замужем за Тирионом Ланнистером. Уже будучи замужем, она возобновляет свои хождения в богорощу и встречи с сиром Донтосом. Именно он передает ей сеточку с отравленным камнем, а в день свадьбы и смерти Джоффри, выводит из Королевской Гавани на корабль, где его убивают по приказу Мизинца. Оказывается, все это время сир Донтос работал на Бейлиша, рассчитывая на мзду.

Больше того, его маска Флориана, — совместное создание Мизинца и Сансы. Санса любила песни о Флориане и Джонквиль больше других, и сама первая называет сира Донтоса этим именем.

— Вы хотите меня заколоть? — спросил Донтос.
— Хочу. Говорите, кто послал вас.
— Никто, прекрасная леди, — клянусь моей рыцарской честью.
— Рыцарской? — Джоффри разжаловал его из рыцарей в дураки — теперь Донтос стоит даже ниже, чем Лунатик. — Я молилась богам, чтобы они послали мне рыцаря, — молилась от всего сердца, а они посылают мне старого пьяного дурака.
— Ну что ж, я это заслужил. Только странное дело… все те годы, что я был рыцарем, я, в сущности, был дураком, а теперь, когда я дурак, я почему-то чувствую себя рыцарем. А причиной этому вы… ваше милосердие, ваше мужество. Вы спасли меня не только от Джоффри, но и от себя самого. В песнях тоже поют о дураке, который был величайшим рыцарем всех времен…
— Флориан, — дрожащим голосом произнесла Санса.
— Я буду вашим Флорианом, прекрасная леди, — смиренно сказал Донтос, упав перед ней на колени.
Битва королей. Санса II

Это очень интересный диалог с точки зрения наших размышлений — он почти буквально копирует диалог Флориана и Джонквиль из кукольного представления в «Межевом рыцаре». То есть, Донтос-Флориан — это кукла, дурилка для Сансы, умело руководимая опытным кукловодом.

Флориан из песен был шутом, но стал рыцарем. Ему пришлось доказывать свое рыцарство и защищать свою Джонквиль от великана. Донтос же — антитеза, Флориан, вывернутый наизнанку. Был дураком во время своего рыцарства и остался им же во время своего шутовства. Он, если вспомнить о гербе Бейлишей, на котором изображена голова Титана, не защитил свою даму от великана, а напротив, продал ее ему и сам был повержен.

Между тем, даже такой искусственный суррогатный образ благородного рыцаря окрыляет сира Донтоса. В первую их встречу он страшно трусит, едва ли не больше, чем сама Санса. Но вот она поверила в сказку, возвращается и благодарно целует своего рыцаря в заросшую щеку. И уже в следующей главе, этот опустившийся и никчемный человек в меру своих слабых сил вступается за нее перед Джоффри.

Санса всегда считала Ланселя Ланнистера красивым и мягкоречивым, но сейчас в его взгляде не было ни жалости, ни доброты.
— Твой брат, прибегнув к злому волшебству, напал на сира Стаффорда Ланнистера с армией оборотней в каких-нибудь трех днях езды от Ланниспорта. Тысячи добрых людей были перебиты во сне, не успев поднять меч. А после резни северяне устроили пир, где пожирали тела убитых.
Ужас холодными пальцами стиснул горло Сансы.
— Значит, тебе нечего сказать? — спросил Джоффри.
— Ваше величество, бедное дитя от страха лишилось разума, — тихо сказал сир Донтос.
— Молчи, дурак. — Джоффри прицелился из арбалета в лицо Сансе.

Чуть позже он пытается превратить все фарс, но Сансу все равно избивают, выручает ее Тирион. Мне кажется, что есть определенная ирония в том, что уже в Гнезде Санса вспоминает, как за нее вступался предатель-Донтос, а вот Мизинец — нет. Думаю, вполне может оказаться, что Флориан в каком-либо из своих воплощений еще победит этого «великана».

В связи с Сансой и Флорианом интересен еще один момент. Вот она бежит из богорощи, окрыленная неожиданной поддержкой и встречает совсем другого не-рыцаря.

Она побежала вдоль реки, мимо маленькой кухни и через свиной двор. Хрюканье свиней в загонах заглушало ее шаги. Домой. «Он хочет увезти меня домой, он защитит меня, мой Флориан». Песни о Флориане и Джонквиль она любила больше всех остальных. И Флориан тоже был некрасив, хотя и не такой старый.
Она стремглав неслась вниз по лестнице, когда откуда-то сбоку выскочил человек, и она врезалась прямо в него. Железные пальцы стиснули ей запястье, не дав упасть, и хриплый низкий голос сказал:
— С этих ступенек падать долго, пташечка. Хочешь убить нас обоих? — Смех у него был, как пила по камню. — Я верно угадал?
Пес.
Битва Королей. Санса II

Очень забавная встреча, если вдуматься. Сансу в тот момент защищают трое – Пёс, Тирион и сир Донтос. Каждый словно бы претендует на звание «Флориана», которым его могла бы наградить Санса, но она делает неправильный выбор.

Но в связи с не-рыцарями, связанными с рассматриваемым лейтмотивом, нам интереснее не Клиган и не Тирион, а другой персонаж, также связанный с Сансой.

3. Дева и Медведь

И этот не-рыцарь — Бриенна Тарт.

Ее связь с лейтмотивом Флориана не так бросается в глаза, но мне кажется, она даже сильнее, чем у того же Донтоса. И, конечно, это не секрет, что Бриенна сильно связана с Дунканом Высоким. По последним сведениям она является одним из его потомков.

Но все-таки пойдем по порядку. Впервые в связи с Бриенной песня о Флориане и Джонквиль появляется во время ее путешествия с пленным Джейме Ланнистером через разрушенный Девичий Пруд.

Единственными живыми существами там были несколько одичавших собак, которые разбежались, услышав всадников, водоем, давший городу имя, — тот, где Флориан-Дурак, по преданию, увидел купавшуюся со своими сестрами Джонквиль, завалили гниющими трупами, и вода в нем превратилась в мутную зеленую жижу.
Джейме, глянув на него, запел:
— «Шесть юных дев в пруду искристом…»
— Что ты делаешь? — прервала его Бриенна.
— Пою — ты наверняка слышала эту песню. Такие робкие девы — прямо как ты, но все-таки, думаю, малость попригляднее.
Буря мечей. Джейме III

Неизвестно, действительно ли эта песня — о Флориане и Джонквиль, хотя очень похоже на то, ведь по преданию, Джонквиль купалась в пруду с подругами, когда ее увидел Флориан. И тут возникает занятный парадокс. Видимо, исходя из раздраженной реакции Бриенны на эту песню, в энциклопедии сделали предположение, что песня эта непристойного или фривольного содержания. Хотя из строчки этого никак не видно. Скорее Бриенну раздражает само употребление этой песни в глумливом, шутовском контексте да еще при виде смерти, которая заняла Девичий Пруд. Джейме сравнивает Бриенну с подругами Джонквиль, и сравнение, явно, не в ее пользу. Чуть позже он же, опять глумясь, предлагает потереть ей спинку и вспоминает как мыл спину Серсеи. В тот период времени Серсея для Джейме представляется средоточием любви, самым дорогим человеком. Но связывает ее с ним, конечно, отнюдь не рыцарская невинная любовь, а любовь телесная, физическая. И всякие легенды о любви другого рода, о рыцарстве, представляются Джейме глупыми сказками, в которые только и может верить такая дурища, как Бриенна. Флорианство в Бриенне для Джейме смешно.

А та, как мы убеждаемся чуть позже, действительно верит. Парадоксально, что Бриенна вспоминает о Флориане в связи с мечом, который подарил ей тот же Джейме. Правда уже Джейме без правой руки, словно бы другой человек. Бриенна смотрит на Верного Клятве и думает о том, что недостойна этого меча. Ведь такие мечи были только у легендарных героев, имена которых она перечисляет, среди которых и Флориан-дурак.

Это интересный момент не только потому, что у незнатного шута вроде бы неоткуда взяться легендарному мечу, но и потому, что легенды о Флориане из любовной истории становятся историями о подвигах и героях. Отмечу, что Бриенна считает себя недостойной стоять в одном ряду с Флорианом, как и Дункан в свое время. Еще интереснее, что как и Дункан, она не была посвящена в рыцари, хотя и была членом Королевской Гвардии короля Ренли.

Ну и самое главное — это, конечно, щит. Тут даже дело не в том, откуда старый щит Дункана взялся на Тарте, скорее интереснее зеркальная ситуация: Дункану нужен новый щит, так как щит сира Арлана он носить не имеет права. Бриенне нужен новый щит, потому что во-первых, тот, что у нее есть, вызывает у всех встречных дурные ассоциации, а во-вторых, герб Тарта она не может носить из-за обвинения в убийстве. У Дунка нет своего имени, Бриенна отказывается от родового имени, и, что особенно интересно, делает это в начале длинного квеста, который закончился на виселице, с которой, как мы знаем, ей удалось соскользнуть.

Напомню, что Дон Кихот, а точнее Алонсо Кихана, начал свое путешествие с того, что поменял имя на более приличествующее рыцарю — Дон Кихот Ламанческий. А потом и в самом деле отправился в путешествие, которое исследователи считают архетипическим путешествием героя. То есть путешествием с символическим, фиктивным умиранием, или же связанное с попаданием в иные миры, на «тот» свет. Таким образом, герой совершает перерождение, и как мы помним, Дон Кихот из первой части вполне неравен Дону Кихоту из второй части романа.

Кроме этого, Дон Кихот в первой части во имя Добра и Справедливости, которым служит, совершает «шутовские» подвиги, последствия которых, часто оборачиваются против того, кого он спасал.

Бриенна, в свою очередь, связана с образом шута. Над ней постоянно подсмеиваются окружающие за ее странное для женщины поведение. Она никак, даже под рыцарским шлемом, который однажды надевает, не может скрыться от насмешек. Показательно, что Бриенна всеми силами стремится избежать этих насмешек и очень зла на того же сира Хиля, который посмеялся над ней в лагере Ренли. Однако вот она встречает человека, который не смеется над ней — Рендилла Тарли — и обнаруживает, что он-то считает ее уродом, потому и не смеется, а только брезгует.

Кроме этого, в первой части своего квеста в «Пире стервятников», Бриенна идет «по следу» уже мертвого к тому времени сира Донтоса, Флориана Сансы Старк. С точки зрения Бриенны нам не только рассказывают его биографию (казалось бы, зачем?), но и показывают его дом.

Час спустя она приехала к развилке у руин небольшого замка. Правая дорога вилась по берегу к мысу Раздвоенный Коготь, болотистому и заросшему сосняком, левая вела через холмы, леса и поля к Девичьему Пруду. Дождь полил еще пуще. Бриенна спешилась и повела лошадь в руины, надеясь найти там укрытие. За ежевикой, бурьяном и молодыми вязами еще просматривалось, где стояли прежние крепостные стены, но камни, из которых они были сложены, валялись между двух дорог, как детские кубики. Главное строение уцелело только наполовину. На верхушках трех башен, построенных из серого гранита, как и весь замок, виднелись зубцы из желтого песчаника. Три короны, поняла Бриенна, глядя на них сквозь струи дождя. Три золотые короны. Замок Холлардов. Здесь, по всей вероятности, и родился сир Донтос.

Именно в руинах замка Холлардов, Бриенна встречает Подрика Пейна и делает его своим оруженосцем, тем самом одновременно увеличивая свое сходство с Дунканом и с Дон Кихотом. Подобно последнему она гонится за обманом, за призраком и на этом пути словно бы переодевается в доспехи Флориана, оставленные сиром Донтосом:

Шут, которого он мне обещал, в итоге скорее всего окажется моим собственным отражением в пруду, думала она — но не поворачивать же было назад, проделав такой долгий путь.
Пир стервятников. Бриенна IV

Путешествие Бриенны в поисках дамы-в-беде заканчивается печально. Она сама все-таки попадает в беду и почти гибнет, в последний миг успевая выкрикнуть одно лишь слово.

Интересно, что до этого она получает от Кусаки метку на лицо, которая делает ее еще некрасивее, чем она была. Как известно, сир Дункан Высокий в повести «Верный меч» тоже получает шрам на лице, сделавший его внешность «еще более устрашающей». В отличие от другого аналогичного случая в основном тексте ПЛИО, в случае с Бриенной мы не можем точно сказать, почему, «за что» она получает эту метку. Никаких серьезных грехов за ней, вроде бы, не усмотрено (если не считать грехом ее упрямство). Именно поэтому я считаю, что метка на лице означает не наказание, а нечто иное.

В «Таинственном рыцаре» шрам Дункана не просто испортил ему внешность — он влияет на его репутацию. Лорд Гормон Пик подозревает в Дункане разбойника:

Глаза лорда были точно кусочки кремня.
— Откуда у тебя шрам на щеке? Это порез от удара хлыстом?
— Кинжалом. Хотя мое лицо Вас не касается, милорд.
— Мне решать, что меня касается, а что нет.

Позже, готовясь все-таки прибыть на турнир в Белостенный замок, Дунк сокрушается, что не может избавиться от шрама. Хотя в целом это не совсем типично — ведь шрамы на рыцаре довольно обычное дело. Бриенна в лихорадочных переживаниях о Джейме, Ренли и своей судьбе примерно так и думает о своих.

Но есть шрамы, которые говорят о доблести, а есть те, что точно говорят о позоре. Такой меткой в «Танце с драконами» обзавелся сир Джорах Мормонт. Клеймо на лице в виде головы демона никак нельзя принять даже за след от хлыста. По словам Тириона Ланнистера «ошейник лучше клейма — ошейник можно снять».

К этому клейму я вернусь чуть позже — сейчас стоит напомнить, как вообще лейтмотив Флориана возникает в связи с Мормонтом.

Тирион внимательно посмотрел на Мормонта разноцветными глазами:
— А как она встретит тебя, эта справедливая королева? Теплыми объятиями, девичьим хихиканьем, топором палача? — он ухмыльнулся, заметив очевидное замешательство рыцаря. — Ты и вправду решил, будто я поверю, что ты был в том борделе по делам королевы? Защищал ее, находясь за полмира? Или все же ты бежал, потому что королева драконов послала тебя подальше? Но с чего бы это? Ах да, ты ведь шпионил за ней. — Тирион хохотнул. — А теперь надеешься купить ее прощение, подарив ей меня. Плохо продуманный план. Можно даже сказать, поступок, продиктованный пьяным отчаянием. Будь на моем месте Джейме… Ведь это Джейме убил ее отца, а я убил лишь своего. Ты думаешь, что Дейенерис казнит меня и простит тебя? Но обратное так же вероятно. Может быть, тебе стоит залезть на эту свинью, сир Джорах. Надеть шутовской костюм из железа, как Флориан…
От удара большого рыцаря в черепе будто что-то треснуло, его отбросило в сторону, да с такой силой, что он стукнулся головой о палубу. Рот наполнился кровью, когда Тирион, шатаясь, встал на одно колено. Он выплюнул сломанный зуб. Хорошею с каждым днем, но тут я уверен, что разбередил его рану.
Танец с драконами. Тирион IX

Напомню вкратце предысторию — Джорах и Тирион с Пенни плывут на «Селасори кхорун» якобы в Кварт, но попадают в полосу штиля. Пенни уговаривает Тириона поучаствовать в шутовском поединке на собаке и свинье. Тирион соглашается, но в процессе раздосадован и унижен. Поэтому, когда Джорах, помогая ему снять доспехи, замечает, что шутовство не поможет Тириону завоевать симпатии королевы Дейенерис, Тирион произносит эту длинную, вполне справедливую, но обидную тираду.

Для Тириона Флориан-дурак — персонаж скорее комический, чем героический, персонаж из сказок, которые нравятся нежным девочкам, вроде Сансы Старк и в которые он, разумеется, не верит. Джорах же реагирует на это вполне недвусмысленно и в духе своего характера. Тириону и раньше от него доставалось за длинный язык. Тяжелая рука и никакого чувства юмора, — так он охарактеризовал Джораха по пути из Селхориса в Волантис.

С чувством юмора и умением смеяться над собой у Джораха, как и у Бриенны, и вправду не очень. Чуть раньше цитированного фрагмента между ним и Тирионом состоялся следующий диалог:

В конце концов Джорах Мормонт сжалился над Тирионом и поднял его на ноги:
— Ты выглядел дураком.
Так и задумывалось.
— Трудно выглядеть героем, сидя верхом на свинье.
— Должно быть, потому я и держусь подальше от свиней.

Выглядеть дураком — вот чего не хочет сир Джорах Мормонт. Потому и молчит об истинных причинах, которые влекут его к Дейенерис, когда его спрашивает об этом портовая вдова. Потому и так злится на горькую правду, которую высказывает ему Тирион.

Однако как мы знаем, в мире Мартина «кто чего боится, то с тем и случится».
Джорах, попав в рабство, участвует в представлении карликов, исполняя роль медведя. Бывший рыцарь хотя и не по собственной воле, становится шутом, надевает ошейник с колокольчиками.

Любопытно, что карлики есть и в повести «Таинственный рыцарь». Они дают представление на пире перед турниром и у них тоже есть свинья, правда, деревянная.
Дункан, потерпев поражение в своей схватке, даже думает о том, чтобы присоединиться к ним:

Ни коня, ни меча, ни доспехов. Может эти карлики позволят мне присоединиться к своей труппе. Это будет выглядеть весьма забавно — шесть карликов лупящих гиганта свиными пузырями.

Почти этими же словами Тирион характеризует их собственное представление:

Тирион указал пальцем на Мормонта:— Он часть нашего представления. Медведь и прекрасная дева. Джорах — медведь, Пенни — дева, а я — храбрый рыцарь, который ее спасает. Я пляшу и колочу его по яйцам. Очень весело.

И с тем, чтобы называться дураком, Джораху тоже приходится смириться. Когда Тирион приводит их с Пенни в палатку «Младших сыновей», Джорах долго молчит, но потом подает голос:

Хоть разбитое лицо Мормонта и изменилось до неузнаваемости, но голос остался прежним. Каспорио пораженно вытаращился на него, а глаза Пламма заискрились весельем:
— Джорах Мормонт? Неужто это ты? Однако, смотрю, спеси-то в тебе поубавилось с тех пор, как ты так спешно нас покинул. Нам продолжать называть тебя сиром?
Опухшие губы сира Джораха скривились в подобии ухмылки:
— Дай мне меч и можешь называть меня, как хочешь, Бен.
Каспорио попятился назад:
— Ты… она ведь вышвырнула тебя…
— Я вернулся. Можешь назвать меня дураком.
Влюбленным дураком. Тирион прочистил горло.
Танец с драконами, Тирион XI

Вся сцена построена на узнавании и именовании. Называть ли тебя рыцарем (сиром)? Можешь называть дураком. Таким образом, Джорах соглашается с тем, что он — рыцарь-шут, совершивший большое путешествие во имя любви к прекрасной даме.

Интересно, что в рабстве Джорах проходит через своего рода символическую, мнимую смерть. Во-первых, как и Бриенна, Джорах едва-едва избегает реальной смерти. И его спасение так же связано с единственным словом.

Один из солдат поднял Пенни и усадил внутрь повозки.
— Кто эта старуха? — спросил его карлик.
— Зарина, — ответил мужчина. — Дешевые бойцы. Мясо для героев. Ваш друг скоро умрет.
Он мне не друг.
Но, неожиданно для себя, Тирион Ланнистер повернулся к Няньке и произнес:
— Вы не можете позволить ей забрать его.

Одно слово «друг» — и в самый последний момент Джорах избежал смерти. Однако его участь в рабстве едва ли лучше смерти, согласно суждению самого Тириона, «[рыцарь] весь ушел в себя». «Уход» здесь не только способ сопротивления, но символическое обозначение смерти — через молчание, через отказ жить рабом.

Ни один и ни два раза подчеркивается, что ежедневные избиения по приказу Нянюшки сделали его не похожим на себя прежнего. Причем, это сначала чисто физическое свойство — его лицо обезображено синяками.

Мормонт вышел из тесной клетки, сгорбившись и щурясь. Оба его глаза заплыли, а на спине коркой засохла кровь. Покрытое синяками лицо опухло настолько, что он мало походил на человека. Он был голым, если не считать набедренной повязки — грязного желтого лоскута ткани.

Но эта неузнаваемость не исчезает и тогда, когда синяки почти сходят с его лица, возвращая, вроде бы, прежние черты.

Его синяки почти исчезли, а опухоли на лице значительно уменьшились, поэтому Мормонт снова выглядел почти по—человечески… хотя лишь смутно напоминал себя прежнего. Маска демона, которую выжгли на его правой щеке рабовладельцы, отметив рыцаря как опасного и непокорного раба, останется с ним навсегда. Сира Джораха и так никогда нельзя было назвать симпатичным, но клеймо сделало его лицо просто пугающим.

Клеймо, которое сделало его из некрасивого — пугающим, точно так же как его шрам — Дункана высокого и как метка на лице Бриенны.

Интересно, что свое «путешествие к мнимой смерти» и Джорах, и Бриенна совершают со спутниками-оруженосцами. У Джораха — это Тирион, который сначала является его пленником, а потом становится другом и спасителем, а у Бриенны — Подрик, который до этого был оруженосцем… Тириона. Возможно, Тирион как ист

Итак, теперь Джорах лишь смутно напоминает того Джораха Мормонта, которого Иллирио Мопатис представил Дейенерис как рыцаря, «помазанного семью елеями самим верховным септоном». Потому что тогда рыцарство для него значило очень мало. Точнее, оно придавало ему статус, гордость. Но никак не делало его рыцарем в истинном смысле этого слова.

Несмотря на то, что читателям известно о его нерыцарских поступках, в самом тексте ПЛИО в его рыцарстве никто, прежде всего он сам, не сомневается до определенного момента. Даже Барристан Селми, разоблачая в Джорахе шпиона Вариса говорит «я лучший рыцарь, чем ты, сир» то есть продолжает называть его рыцарем. Однако уже вдова Вогарро подвергает его рыцарство сомнению. Причем она сомневается не в том, что он имеет формальное право называться рыцарем, она подвергает сомнению именно истинность его рыцарства, верность идеалу.

— Чтобы служить ей. Защищать ее. Умереть за нее, если придется.
Вдова рассмеялась:
— Ты собрался спасать ее, верно? От неисчислимых врагов, и их неисчислимых мечей… И ты хочешь, чтобы бедная вдова поверила в это? Что ты рыцарь из Вестероса без страха и упрека, пересекший полмира, чтобы прийти на помощь… ну, она уже не дева, но все еще прекрасна.

Это очень интересный эпизод, коррелирующий с тем самым кукольным представлением в повести о Дунке, с которого мы начали свое повествование. Джорах в ответе на вопрос вдовы о целях своего путешествия к Дейенерис утверждает, что он — рыцарь. Вдова, не верящая никаким песням и сказкам, справедливо сомневается. И тут же, после инцидента с Пенни, она еще раз возвращается к вопросу о рыцарстве.

Хозяин грубо схватил ее за руку и рывком поставил на ноги, крича по-волантийски, и требуя ответить, кто заплатит за нанесенный ущерб.
Портовая вдова одарила Мормонта неприветливым взглядом:
— А еще говорят, что рыцари оберегают слабых и защищают невинных… Ну, а я тогда самая прекрасная дева во всем Волантисе, — ее смех был полон презрения.

Естественно, потому что о своем рыцарстве мало заявить вслух, его надо доказать на деле. То, что Джорах это усвоил, становится понятно на «Селасори Кхорун», когда Джорах проявляет неожиданную заботу о Пенни (да и о самом Тирионе тоже, похвалив его за поединок):

— Возможно, тебе стоит сказать своей леди, чтобы она запирала дверь на засов, когда находится в каюте, — произнес сир Джорах, расстегивая пряжки на ремнях, соединявших нагрудную и наспинную часть кирасы. — Я слышу чересчур много разговоров о ребрышках, ветчине и беконе.
— Эта свинья — половина ее средств к существованию.
— Гискарская команда съела бы и собаку, — Мормонт отделил друг от друга переднюю и заднюю пластины. — Просто передай ей.

Он даже называет Пенни «леди». Не бог весть какое рыцарство, конечно, но рабство и клеймо еще впереди.

К финалу «Танца с драконами» Джорах, совершив путешествие в поисках истинной любви, пройдя через «смерть» и получив метку на лице в буквальном смысле становится другим человеком. Не только внешне. Теперь он готов признавать свою глупость и даже облачается в шутовские доспехи Флориана-дурака.

Откуда-то из задней части фургона вышел большой рыцарь, с головы до пят закованный в отрядную сталь. Его левый понож не совпадал с правым, латный воротник был покрыт ржавчиной, а наплечные щитки, богатые и витиеватые, инкрустированы чернеными цветами. На правой руке красовалась рукавица из пластинчатой стали, на левой — ржавая беспалая кольчужная. В соски на рельефной кирасе кто-то вдел пару железных колец, а закрытый шлем щеголял рогами барана, один из которых был сломан.

Помимо шутовских доспехов для полного превращения Джораху не хватает только волшебного меча. Его родовой меч — у Джона. Однако мы помним, как в перед костром Дрого Дейенерис пообещала ему, первому рыцарю ее гвардии, меч, которого еще не видел свет, выкованный драконом. Думаю, этому предстоит свершиться, и Джорах получит свой меч.

Рискну предположить, что Джораху и Бриенне, каждому в свой черед, предстоит совершить подвиг, «победить великана», подобно легендарному Флориану. Возможно также, что их истории, как и представление кукольников, будет «веселое и грустное вместе». Горько-сладкое, как и было обещано.

Источник:http://7kingdoms.ru/